Президент готовит документы о переносе выборов
О том, как президент Ельцин решился на перенос выборов, но передумал под давлением Анатолия Чубайса и Татьяны Дьяченко, говорится в его мемуарах «Президентский марафон»:[note]Ельцин, Б. Н. «Президентский марафон». РОССПЭН, 2008.[/note]
Коммунисты почувствовали сладкий вкус близкой победы. Вот она, власть, вроде бы совсем рядом — осталось только руку протянуть. Их тактика была традиционной — штурмовать власть. Пытаясь разбудить ностальгические чувства избирателей, левая Дума проголосовала за отмену Беловежских соглашений 1991 года, по сути, возвращая страну назад, в бывший Советский Союз. В Думе звучали призывы привлечь к ответственности, к суду, заковать в наручники тех, кто участвовал в подписании декабрьских документов 91-го года. Это была настоящая провокация.
Мой публичный ответ был мгновенным: сразу же после заседания Совета безопасности я сказал журналистам несколько резких слов о Думе, заявил, что глубоко возмущен этими решениями, никому не позволю совершать антиконституционные действия. Честно говоря, тогда казалось, что необходимы жесткие, решительные шаги. Ясно было, что начинается война нервов. Александр Коржаков тоже нашел свою «предвыборную технологию». «С трехпроцентным рейтингом бороться бессмысленно, Борис Николаевич, — говорил он. — Сейчас упустим время за всеми этими предвыборными играми, а потом что?».
Чего греха таить: я всегда был склонен к простым решениям. Всегда мне казалось, что разрубить гордиев узел легче, чем распутывать его годами. На каком-то этапе, сравнивая две стратегии, предложенные мне разными по менталитету и по подходу к ситуации командами, я почувствовал: ждать результата выборов в июне нельзя… Действовать надо сейчас!
Я решился и сказал сотрудникам аппарата: «Готовьте документы…» Началась сложная юридическая работа. Был подготовлен ряд указов: в частности, о запрещении компартии, о роспуске Думы, о переносе выборов президента на более поздние сроки. За этими формулировками — приговор: в рамках действующей Конституции я с кризисом не справился.
Ситуацию я для себя сформулировал так: ценой тяжелой потери качества — выхода за конституционное поле — я решаю одну из своих главных задач, поставленных мной еще в начале президентства. После этого шага с компартией в России будет покончено навсегда.
23 марта в 6 утра состоялось закрытое совещание с участием Черномырдина, Сосковца, силовых министров, главы администрации Николая Егорова. Я ознакомил всех с этим планом, сказал: «Вот есть такая идея. Высказывайтесь. Что вы обо всем этом думаете?» Повисла тяжелая пауза.
Неожиданно резко против этого плана высказался Анатолий Куликов, министр внутренних дел. «Компартия, — сказал он, — в половине регионов России контролирует местную законодательную власть. Она выведет народ на улицы. За всех своих подчиненных в этой ситуации поручиться не могу. Что будем делать, если часть милиции будет за президента, другая — против? Воевать? Это же гражданская война». Ту же позицию занял и Черномырдин, сказав, что не понимает, чем вызвана необходимость столь резких и необратимых ходов.
Но большинство участников этого утреннего совещания поддержали идею переноса выборов. «Борис Николаевич, — говорили мне, — вы же не отказываетесь от выборов, вы только переносите их на два года, поэтому обвинить вас в нарушении демократических принципов нельзя. Народ не хочет никаких выборов. Все привыкли к вам. И с коммунистами можно покончить только решительными действиями. Сколько лет они будут людям головы морочить, отравлять всем мозги?! Сейчас, может быть, тот самый благоприятный момент, когда это можно сделать. У вас пошел рейтинг вверх, за вами все пойдут».
Наконец я сказал: «Все понятно. Большинство — «за». Совещание закончено. Идите, я подумаю сам». Оставшись один, я все обдумал: решать надо сейчас, в течение суток. Откладывать такие вещи нельзя, иначе информация может просочиться. Опять почувствовал этот внутренний холод: я один должен принять решение и один отвечать за него. Пока я находился в кабинете, Таня позвонила Чубайсу, позвала его в Кремль. «Папа, ты обязан выслушать другое мнение. Просто обязан», — сказала она. И я вдруг понял: да, обязан… Когда Чубайс волнуется, его лицо мгновенно заливается алой краской.
«Борис Николаевич, — сказал он. — Это не девяносто третий год. Отличие нынешнего момента в том, что сейчас сгорит первым тот, кто выйдет за конституционное поле. Хотя, в сущности, и в девяносто третьем первыми за флажки вышли они. Это безумная идея — таким образом расправиться с коммунистами. Коммунистическая идеология — она же в головах у людей. Указом президента людям новые головы не приставишь. Когда мы выстроим нормальную, сильную, богатую страну, тогда только с коммунизмом будет покончено. Отменять выборы нельзя».
Мы разговаривали около часа. Я возражал. Повышал голос. Практически кричал, чего вообще никогда не делаю. И все-таки отменил уже почти принятое решение. До сих пор я благодарен судьбе, благодарен Анатолию Борисовичу и Тане за то, что в этот момент прозвучал другой голос — и мне, обладающему огромной властью и силой, стало стыдно перед теми, кто в меня верил…
После этой важной психологической и идеологической победы аналитическая группа с Чубайсом во главе стала главным центром принятия всех политических решений. Предвыборный штаб Сосковца перестал существовать. Команда Чубайса развернулась в полной мере.
Огромное значение имели, безусловно, и средства массовой информации. Журналисты поняли, что если они не хотят коммунистической цензуры, — нужно работать согласованно. Игорь Малашенко выстроил четкую вертикаль в работе с телевизионщиками и журналистами.
Я потом думал: как же точно и вовремя молодая команда перевела стрелки от надоевшей всем идеологии — на игру. «Голосуй, или проиграешь». Вся активная часть общества, в сущности, была втянута в эту игровую ситуацию: нажмешь на одну кнопку — один результат, нажмешь на другую — прямо противоположный. Как игра по телевизору. А человек в жизни в каком-то смысле — игрок.
Конечно, можно поставить на Явлинского, Лебедя, Жириновского, но готовы ли они гарантировать наше благополучие? Готовы ли они защитить людей от новых социальных передряг? Наверное, все-таки нет. А вот «новый Ельцин» — ожил, встряхнулся, может быть, опять поставить на него?
Политологи назвали потом итоги голосования «отложенным выбором», то есть люди проголосовали против резких перемен, против поворота назад, против передела и смены элит. Но я все-таки в этом словосочетании делаю акцент на втором слове. Это был их сознательный выбор — пусть все остается как есть до 2000 года.
В предвыборном штабе шли встречи со всеми влиятельными группами общества. Хотите выжить? Помогайте. Хотите продолжать заниматься банковской деятельностью? Помогайте. Хотите иметь свободу слова, частные телеканалы? Помогайте. Хотите свободу творчества, свободу от цензуры и от красной идеологии в культуре? Помогайте. Хотите заниматься своим шоу-бизнесом? Помогайте.
Кстати, после выборов все самое ценное, все лучшее, что было наработано во время предвыборной кампании, мы постарались включить в каждодневную жизнь президента. Отсюда пошли радиообращения президента к россиянам, отсюда постоянный анализ общественного мнения, измерение политической температуры общества. Именно из этого совершенно нового подхода к работе Администрации Президента в конце концов родилась наша победа на парламентских выборах 1999 года и на президентских выборах 2000-го.
Впрочем, биограф Ельцина Тимоти Колтон датирует встречу с Чубайсом другим числом — 18-м марта. «Утром 17 марта он приказал помощникам подготовить проект соответствующих директив, а сотрудникам правоохранительных органов — заняться оперативными планами, — пишет Колтон. — Но даже в такой ситуации звучали несогласные голоса, и Ельцин не отказался прислушаться к ним. Виктор Илюшин, четверо либеральных помощников Ельцина и Сергей Шахрай заявили в записке, что не могут написать такой указ, поскольку не находят для него юридической основы. Если такой указ будет составлен и подписан, предупреждали они, в России может начаться гражданская война. Анатолий Куликов, министр внутренних дел, который в 1994–1995 годах командовал внутренними войсками МВД в Чечне, уговорил генерального прокурора Юрия Скуратова и председателя Конституционного суда Владимира Туманова противиться жестким мерам — отчасти потому, что его лучшие войска все еще были втянуты в войну на Северном Кавказе. Они вместе отправились к президенту: «Президент… был мрачен: лицо землистого цвета, неприветлив… Президенту страшно не понравилось, что мы пришли втроем… Ельцин меня прервал: ‘Министр, я вами недоволен! Указ последует. Идите! Готовьтесь и выполняйте!'» Куликов с двумя офицерами устроили второе совещание в Кремле, в 6 утра в понедельник 18 марта. Настроение у Ельцина было еще хуже, он даже не пожал руки приглашенным, а на столе у президента Куликов увидел неподписанный указ о своем увольнении. Повторив, что Ельцин не имеет ни конституционного, ни морального права на отмену выборов, Куликов добавил, что нет никакой уверенности в том, что армия поддержит президента, и что коммунисты уйдут в подполье как мученики за идею. «Ельцин прерывает меня и говорит: ‘Это уже мое, а не ваше дело, какой это акт!’» Когда Куликов сел, Ельцин напомнил ему: ‘Здесь вы находитесь у меня в кабинете!’ — и сурово отчитал за то, что он взял на себя смелость говорить от лица других. Но министр стоял на своем. Ельцин наконец-то задумался и согласился, что с коммунистами лучше бороться ‘поэтапно’. Президент Клинтон, которого уведомил о происходящем Егор Гайдар, передав сообщение через посла Томаса Пикеринга, написал Ельцину личное письмо, в котором говорил о том, что выборы нужно провести в срок. Против переноса выборов высказались также Черномырдин и московский мэр Юрий Лужков. Но самое большое влияние на Ельцина оказали не Куликов, не Клинтон и не олигархи, с которыми он не поддерживал контакт, а Татьяна Дьяченко и Анатолий Чубайс. 18 марта Татьяна организовала Чубайсу встречу с отцом, и на этой встрече Чубайс первый и единственный раз за годы работы с Ельциным в знак протеста возвысил голос. В мемуарах Ельцин пишет, что после этой встречи ему ‘стало стыдно перед теми, кто в меня верил…’. В разговоре он попытался воткнуть ответную шпильку Чубайсу: ‘А вы в приватизации тоже допустили многие ошибки’. Но он прислушался к совету, и в тот день непродуманный план был отменен. К счастью для России и для собственной репутации, Ельцин принял разумное решение — за которое те, кто обвиняет его в необольшевизме, ни разу его не поблагодарили. ‘У президента хватило мудрости, — очень точно отмечает Куликов, — перешагнуть через себя, через свой характер. Он понял, что затея может кончиться трагически, что его пытаются использовать’».[note]Колтон, Тимоти. «Ельцин». «КоЛибри», 2013.[/note]
Спустя четыре года Татьяна Дьяченко вспоминала об этом эпизоде публично. «Это драматический был момент, — говорила она в интервью «Огоньку». — Перенести выборы и распустить Думу хотел Коржаков. Это позволяло ему сохранить, как он считал, влияние на папу. Он окружил папу плотным слоем своих людей, на многих должностях вокруг постепенно оказались люди Коржакова, силовики, министры, секретари, вся охрана. И возник важный психологический момент. Одно дело, когда политик имеет возможность выслушать разные позиции, а тут папа оказался окружен людьми, которые все как один говорили: да зачем нам эта тяжелейшая кампания, вы останетесь еще на два года, это большой срок, там спокойно проведем выборы, все демократические ценности сохранятся. Но уже работала наша аналитическая группа, а мы считали, что перенос выборов — вещь смертельно опасная для страны. Не говоря уже о том, что отложить — это значит нарушить Конституцию. И вот настал день, когда папа очень рано приехал в Кремль, и я почувствовала, что он настроен принять окончательное решение. И, боюсь, опасное. Я дома говорила ему, что его никто не поймет, что это потеря всего, что далось с таким трудом. Но он к моим словам не относился серьезно, отмахивался. И тогда я позвонила Чубайсу и попросила его срочно приехать в Кремль. Потому что он был руководителем нашей аналитической группы и я была уверена: он сможет привести папе сильные аргументы. Я хотела, чтобы папа услышал другую точку зрения, отличную от того, что говорили ему почти все вокруг. Чубайс приехал. Я пошла в приемную, попросила секретаря узнать у папы: можно ли мне с ним поговорить? <…> Секретарь доложил, и папа согласился меня принять. Хотя ему было не до меня. Я попросила его выслушать аргументы Чубайса. Папа сказал, что никого не хочет слушать. Но он не сказал, что принял окончательное решение. В этом случае все было бы бесполезно. Если он принимал решение, то больше к обсуждению вопроса не возвращался. Я уж не помню дословно, что я говорила, я никогда и ни перед кем не стояла на коленях, а тут я готова была упасть перед ним на колени и умолять. Наверное, он это почувствовал. И сказал: ‘Ладно, зови!’ Когда Чубайс вышел от папы, он был весь на таком взводе! Но вышел он с победой. Подробностей не знаю, знаю, что разговор шел на повышенных тонах. Но Чубайс умеет говорить жестко и аргументированно. И он нашел слова, которые папу убедили».[note]Чернов, Владимир. «Если бы папа не стал президентом». «Огонек», 29 октября 2000.[/note]