Олег Попцов освобожден от должности главы ВГТРК
Указ № 203 датирован 14 февраля, хотя в действительности президент снимает председателя ВГТРК с 15-го числа.
Церемония награждения 24 октября 1994 года. Сенцов Александр, Чумичев Александр/Фотохроника ТАСС.
Недовольство создателем Всероссийской государственной теле- и радиокомпании президент демонстрирует уже долгое время. Президент пытался уволить Попцова еще в начале 1995 года, но, благодаря устроенной в СМИ шумихе, этого тогда не произошло. «Я выступил против вступления наших войск в Чечню, — говорил Попцов в интервью автору этих строк в 2010 году. — Несколько персонажей из ближайшего окружения Ельцина капали-капали Ельцину, а проще говоря, стучали на меня: ‘Он – ваш враг’, и Ельцин сдался». (Читать интервью полностью.)
Годы спустя телеведущий РТР Николай Сванидзе предлагал другую версию увольнения. «Уволен Попцов был не за недостаток лояльности, а за то, что не вовремя книжку написал — «Царь Борис» она называлась, — рассказывал он в интервью автору этих строк. — Были люди, которые не очень хорошо относились к нему в Кремле; Кремль ведь был разный. И эти люди, насколько мне известно, в какой-то момент показали Ельцину вырванные из контекста книжки фрагменты и уговорили его, что начальник государственного телевидения не должен писать такие книжки, да и вообще не должен писать мемуары, возглавляя телевидение. И его ушли. Вместо него назначили Эдуарда Михайловича Сагалаева».[note]Ростова, Наталия. «Телезвезды: Николай Сванидзе Интервью бывшего руководителя ВГТРК». Meduza, 8 апреля 2016. https://meduza.io/feature/2016/04/08/telezvezdy-nikolay-svanidze[/note]
Увольнение происходит в тот же день, когда действующий президент объявляет в Екатеринбурге о намерении баллотироваться на пост еще раз. Как говорит Ельцин, его не устраивает «чернуха», которая царит на РТР. «В ходе встречи с руководителями СМИ уральского региона в зимнем саду Дворца молодежи между Ельциным и журналистами речь зашла о роли негосударственных изданий в обществе, — отмечает в те дни ‘Коммерсант’. — Отдельно остановились на двух федеральных каналах. По мнению Ельцина, два государственных телеканала — ОРТ и РТР — по-разному освещают события. ‘Один, ОРТ, подает нормально, на втором, РТР, все время чернуха. Если человеку все время говорить, что он свинья, он ею станет’. ‘У Попцова, — заявил также президент, — трупы здесь, трупы там’».[note]Куцылло, Вероника; Смирнов, Виктор; Бовт, Георгий. «Борис Ельцин: готов провести страну сквозь смуту. Ельцин в Екатеринбурге». «Коммерсант», 16 февраля 1996.[/note]
Об атмосфере тех дней в 1996-м и о том, как он узнал об отставке, Попцов подробно рассказал в своих мемуарах.[note]Попцов, Олег. «Тревожные сны царской свиты». «Совершенно секретно», 2000.[/note]
15 февраля 1996 года, четверг, 10 часов утра.
Заседание правительства ведет Олег Сосковец. Мы сидим вместе с Валентином Лазуткиным. Я по привычке устраиваюсь где-то сзади, чтобы в нужный момент незаметно улизнуть. Это не всегда удается, но… Отношения с первым вице-премьером у меня не сложились. Собственно, эту тему мы и обсуждали с Лазуткиным вполголоса, ожидая начала заседания правительства. Лазуткин успокаивал меня, говорил, что мой пессимизм не оправдан, с Сосковцом можно найти общий язык. «Тем более, — говорил Лазуткин, сжимая мою руку, — ты же понимаешь…»
Я понимаю. Лазуткин имел в виду близость Сосковца к президенту. И тот факт, что именно Сосковец был поставлен во главе предвыборного ельцинского штаба, укреплял всех в мысли, что он на сегодняшний день влиятельнее Черномырдина.
Заседание правительства началось с вопросов, связанных с проблемами сельского хозяйства. Неожиданно Сосковец заметил, что наша сельхозпродукция не находит сбыта, а Российское телевидение рекламирует низкопробный зарубежный товар. Сосковец сделал паузу, а затем добавил: «И ОРТ тоже». Мы переглянулись, затем я наклонился к Лазуткину и сказал:
— Именно в этот момент президент в Екатеринбурге говорит что-то скверное о Российском телевидении. Реплика Сосковца — не случайность, дорогой Валентин Валентинович.
Я даже не знаю, почему я это сказал. Скорее всего, по интуиции.
— Да брось ты, — отмахнулся Лазуткин, — с какой стати президенту делать на тебя накат?!
Как только закончилось обсуждение первого вопроса повестки, ко мне подошел один из телеоператоров и сказал, что меня разыскивает Александр Нехорошев, руководитель нашей информационной службы; он уже дважды звонил из компании. Я тотчас связался с ним. Саша пересказал мне суть выступления президента перед журналистами. И почти дословно критику Ельцина в мой адрес. Мое предчувствие не подвело меня. Внутренне я был готов к такому финалу. То, что это финал, я не сомневался.
Самое интересное, что накануне мне передали распоряжение президента, из которого следовало, что я включен в состав правительственной комиссии по Чечне. Комиссия заседала через час, и я, естественно, пошел на это заседание.
Все случилось 15 февраля. Черномырдин ничего не знал. Всю операцию от начала до конца — провел Олег Сосковец. Указ о моей отставке был датирован 14-м числом. Я позвонил в компанию и попросил собрать пресс-конференцию. Моя отставка ничем не объяснялась, формулировка была лаконичной: «Освободить Олега Попцова». И столь же лаконичным был второй пункт указа: «Назначить Эдуарда Сагалаева». (В реальности вышли два указа — № 203 и № 204. – Н.Р.)
Спустя день Валентин Лазуткин дал довольно резкое интервью по поводу моей отставки. Лазуткин был высокоранговым чиновником, и этот поступок его отношений с властью не улучшал. Ко мне заглянул Александр Нехорошев, спросил, что делать с интервью Лазуткина, оно довольно острое. Давать в эфир или нет?
Я пожал плечами.
— Посоветуйтесь с Лазуткиным, это его интервью.
Вечером интервью появилось в «Вестях». Лазуткин показал характер.
— Ну как? — спросил меня Нехорошев после эфира.
— По-моему, достойно, — ответил я. — Валь Валич не скурвился.
Меня отстранили за «чернуху». Ельцин так и сказал в Екатеринбурге: «Попцов гонит чернуху». И он, Ельцин, меня предупреждал, а я, Попцов, к его словам не прислушался. И на телевизионном экране вновь появилась «чернуха». «Чернухой» власть называет реальную жизнь, состояние которой является постоянным упреком малоэффективному и неумному управлению страной. Ну что же, когда тебя увольняют за то, что ты отказываешься обманывать сограждан, это не самый плохой финал. Беда любой власти, и власти ельцинского образца в том числе, что она не выдерживает испытания правдой. Власть до удивления упряма в своем восприятии действий средств массовой информации. Каковы же составляющие этого упрямства?
— Неправду, как таковую, рождают журналисты. На самом деле жизнь более благоприятна, нежели ее пытаются изобразить.
— Редакторы побуждают журналистов выискивать негативный материал. Критикуя власть, они самоутверждаются профессионально и политически.
— Журналисты продажны.
На этот счет у власти нет сомнений. Скорее всего, не признавая этого вслух, власть руководствуется личным опытом. Поэтому любой неприятный для власти материал она непременно метит как заказной.
А еще наш президент любит употреблять слово «вранье». Лицо президента становится хмуро-недовольным. И чередуя слова долгими паузами, он не произносит, а выговаривает свое осуждение: «Неужели непонятно. Не надо вра-нь-я!»
Отчего же, более чем понятно, господин президент.
Это трудно, очень трудно, но власть всегда приходится убеждать, что самой извращенной и разрушительной формой лжи является не напечатанный текст или телевизионный сюжет, толкующие в маловыгодном для власти виде ту или иную ситуацию, а молчание по поводу событий, замеченных обществом; тревожных процессов, разрушающих политику реформ, а вместе с ней и авторитет власти. Если вы отворачиваетесь от событий или делаете вид, что их нет, вы лжете. Ничего не изменилось с доисторических времен. Гонца, принесшего дурную весть, король велел казнить. И нам всегда будут напоминать: существует правда жизни и правда власти. Мы живем в демократическом обществе, и ты свободен выбрать свой крест.
А накануне президент улетел в Свердловск. Гром грянул практически неделей раньше. Если быть честным, он не переставал грохотать с 1990 года. В разных залах — от съездовских до концертных, в разных высоких кабинетах: на Старой площади, в Белом доме, в Кремле. Шел многосерийный спектакль под условным названием «Низвержение Попцова». Зритель, слушатель, читатель подустал. «Карфаген должен быть разрушен» — ключевая фраза, олицетворяющая мстительность политического аппарата.
Не хочу возвращаться к истокам моих отношений с Борисом Николаевичем Ельциным, однако замечу: они были искренними, но подчеркнуто корректными. Я чувствовал, что мое поведение несколько озадачивает Ельцина, не вписывается в уже наработанные им стереотипы поведения редакторов газет, издателей, с которыми он общался как крупный партийный лидер.
Ничего недоброжелательного с его стороны до 1993 года я не ощущал, обычное недопонимание, которое возможно было разъяснить при встрече. Что я и делал с разной степенью успешности как для президента, так и для самого себя. В целом, я, как правило, был занят делами компании, хотя не скрою, что много сил уходило на вечное противостояние с властью, претендующей на подавление независимых журналистских суждений с извечным желанием вмешаться, подкорректировать информационные потоки. Я, естественно, этого делать не позволял, и потому был, возможно, и уважаем, но в большей степени нелюбим властью. Мой первый заместитель Анатолий Лысенко постоянно укорял меня за то, что я слишком много занимаюсь политикой. На что я ему однажды раздраженно ответил: «Я разбираюсь в политике, я ею интересуюсь. Но в гораздо большей степени она мне осточертела. И не я занимаюсь политикой, это политика занимается мною, а значит, и тобою, и компанией. И если ей не давать ответ по зубам, она нас сожрет. А чтобы не доходить до мордобоя, на этих политических фантомов приходится тратить половину своей жизни, чтобы твоя жизнь и жизнь компании оставались в целости и сохранности». По мере неуспешности реформ давление на меня лиц, которых нельзя было не замечать и на вопросы которых следовало отвечать, становилось все более весомым. Так получилось, что команда, оппонирующая власти, постепенно спускалась с политического Олимпа, затем покинула коридоры аналитических и социологических центров, перестала вещать голосами сверхважных и сверхзначимых экспертов, а попросту выплеснулась на улицы. Пока оппонентами власти были те или иные оппозиционные силы, будь то Жириновский, Зюганов, Лебедь, Ампилов, Макашов или кто-нибудь другой, правомерно было маневрировать и пусть с оговорками, но отстаивать интересы президента. Государственное телевидение России всегда имело право сказать — мы защищаем не высшую власть как персону, мы защищаем Конституцию. А президент, плох он или хорош, ее гарант. И тут нет никакого противоречия между твоими правами и твоими обязанностями. Но с того момента, когда в оппозицию власти уходит подавляющее большинство общества, ты должен, ты обязан ответить на главный вопрос. Жизнь государства — это не жизнь власти, а жизнь общества. И государственные телевидение и радио это не часть власти, как и поныне считают некоторые вожди, а составляющая общества, его голос. Вы спросите: почему? А потому, что власть не имеет права быть в оппозиции ко всей стране. Российское телевидение и радио, сопутствуя этому процессу, высказывало нелицеприятные для реформаторов суждения. Государственное телевидение, да и не только государственное, под напором жизни стало продуцировать отрицательные эмоции, постигать причины массовой неблагополучности в стране. В одной из полемик по этому поводу с членами правительства (кто-то из вице-премьеров в очередной раз был недоволен вечерним выпуском «Вестей», кажется Каданников) я вспылил:
— Разница между правительством и тележурналистами состоит в том, что, когда вы подходите к окну, вы видите зеркало, а мы — улицу. И поэтому у нас разное восприятие.
— Ну, ты это брось, — вмешался Черномырдин. — Что, вы лучше всех знаете жизнь?
— Не лучше. Мы просто к ней ближе.
Диалектический тезис о единстве и борьбе противоположностей перестал устраивать власть.
Пятнадцатого числа, выступая перед средствами массовой информации в Екатеринбурге, президент уже не в первый раз обрушился на Российское телевидение, обвинив компанию в предвзятом взгляде на реформу и на основы государственности России. Все это он назвал привычным для обкомовской лексики Ельцина словом «чернуха». Президент прибыл на родину и с максимальной долей раскованности выплеснулся перед согражданами, желая повторить «хорошего» Ельцина, строгого и справедливого. Выступая перед журналистами, президент построил свою речь в виде вопросов самому себе и одновременно аудитории: «Попцов гонит чернуху, не выполняет президентские указания. Что я должен сделать? Снять Попцова?!» Трудно сказать, как реагировал зал. Я там не был. Возможно, слова президента потонули в буре оваций, возможно, были встречены молчанием.
Другое важно. Конфликт, случившийся тремя днями раньше, в пятницу. Президент встречался с главами регионов. На этой встрече глава кемеровской администрации Кислюк, поддакивая президенту, вдруг заговорил о неуважительной манере, в которой президент показывается на Российском телевидении. Реакция была мгновенной, из чего было ясно, что спектакль был отрепетирован клевретами. «Нет проблем, снимем», — отрезал президент и дал поручение Виктору Илюшину подготовить проект указа. Сколько их было, этих указов относительно Попцова? Четыре, пять, шесть? С исходящими номерами и без них…
Как рассказал мне Эдуард Сагалаев, назначенный новым председателем ВГТРК, Олег Сосковец, характеризуя ситуацию, заметил, что вопрос о Попцове возник не сегодня и не вчера. Он поднимался и 21 сентября 1993 года, сразу после известного указа президента за номером 1400 о роспуске парламента. Указ готовился в строгой тайне. Возможно, впервые этот замысел удался. Я, достаточно информированный человек, об этом ничего не знал. Предстоял мой доклад на сессии Европейского вещательного союза в Вене, и было принято решение, что я улетаю на три дня. Когда прилетел в Вену и вошел в гостиничный номер, тут же раздался телефонный звонок нашего корреспондента в Германии Славы Мостового, который мне сообщил, что часом раньше, когда мы еще были в самолете, президент огласил свой знаменитый указ о роспуске парламента. Я тотчас дал команду, чтобы мне немедленно зарезервировали билет на самолет в Москву. Рано утром я улетел. Доклад, разумеется, не состоялся. Я отсутствовал в Москве чуть больше 12 часов. Но за это время многое случилось, то, что заставило меня более трезво взглянуть на президентское окружение. Как, впрочем, и на своих непосредственных помощников по компании. Вообще, начиная с сентября 1993 года, когда я вернулся из Австрии и узнал, как был истолкован мой телефонный разговор с Анатолием Лысенко, от которого я узнал все подробности президентского указа № 1400. Помнится, тогда я задал Лысенко один вопрос: «С какого момента начинается действие указа?» «С двадцати часов, — ответил Лысенко. — В восемнадцать у нас «Парламентский час». — «Ну что ж, — сказал я, — давай пропустим в эфир «Парламентский час», а с 20 часов какие-либо выступления распущенных парламентариев должны быть прекращены. Я думаю, это будет и законно, и логично». Лысенко стал ворчать: «Зачем?» — «Потому что мы не только государственное, но и демократическое телевидение», — ответил я. Почему я настаивал на таком решении? Да никакого особого решения-то не было. А было точное соблюдение указа. Я понимал, что указ не безупречен. Я поддерживал действия Ельцина и, как его сторонник, страшно переживал, когда он совершал ошибки. Будучи членом парламента и очень хорошо зная Руслана Хасбулатова, я мог предположить ответные действия парламентариев. Как я потом понял, Лысенко не стал выполнять мое решение, и парламентская передача с эфира была снята. По существу, это можно считать мелочью, если бы на следующий день Владимир Шумейко (в ту пору первый вице-премьер) не обвинил меня в нелояльности президенту, сославшись на мое якобы указание заместителям поддерживать Хасбулатова. Нелепость обвинения была настолько очевидной, что я рассмеялся.
— Напрасно смеешься, — сказал зло Шумейко, — ты не один руководишь компанией. Мы столь же успешно можем решать все вопросы и с Анатолием Григорьевичем Лысенко.
Мне рассказывал впоследствии Михаил Полторанин:
— Тот телефонный разговор взволновал Лысенко, и он решил посоветоваться с Александром Коржаковым. Я был в Останкино у Брагина. Вдруг раздался звонок Коржакова. Он попросил меня подготовить проект указа о твоем снятии.
— И что ты ответил ему? — спросил я.
Полторанин лукаво хихикнул:
— «Саша, вы там все с ума посходили». — Потом помолчал и вдруг спросил: — А что, ты специально улетел в Австрию, чтобы в момент этих событий не быть в Москве?
— Ну конечно, продуманно, специально. Потому и вернулся через 12 часов.
— Точно, — сказал Полторанин и, ткнув меня кулаком в бок, рассмеялся.
По этому поводу у нас не было никаких особых объяснений с моими замами. Два-три малозначительных возмущения с моей стороны, вот и все. Это был мне урок. Команда — это не сумма подчиненных, профессиональных и исполнительных. Команду делает командой только единомыслие. И Лысенко я понимаю. В тот момент ему пришлось оказаться один на один с властью. Обычно в этой роли выступал я. Он избрал более простой путь. Он сказал власти, что не согласен с мнением Попцова.
Именно в эти дни в компании работала ревизионно-финансовая комиссия, возглавляемая депутатом Верховного Совета Михаилом Астафьевым. Как о нем однажды написали «Московские новости»: человек с внешностью пьяного мушкетера. Образ смешной, но не точный. Образ вне психологии. Миша Астафьев человек и коварный, и амбициозный, как большинство людей небольшого роста. А еще Миша политически завистлив. Он зачинатель то ли кадетского, то ли эсеровского движения, сверхмалочисленного и вечно к кому-то примыкающего. Он вызвался работать в комиссии и был ее идеологом. Астафьев был преисполнен желания употребить власть, накопать компромата и снять меня.
— Через две недели, сударь, здесь будет работать уже другой человек, ядовито пообещал он мне, — и никакие действия вашего Ельцина нам не указ. Вы же, уважаемый, назначены Председателем Верховного Совета. Он и проведет отсечение вашей головы. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что инициатором ревизионного наезда является Руслан Имранович. Хотите, я вам расскажу, как меня напутствовал Юрий Михайлович Воронин?
— Нет, не хочу.
— Отчего же, это интересно. Он сказал: «Задача и простая и сложная, надо устранить Попцова!»
Трогательная деталь — Верховный Совет, на сторону которого я якобы переметнулся, готовил расправу над Попцовым. Говорят, власть не может всего знать. Не может, но только в том случае, когда она этого не хочет.
Свершилось. Президент учел промах, допущенный им в 1995 году (а указ о моем отстранении имел и такую дату), когда при встрече с Сергеем Адамовичем Ковалевым он проговорился, что подписал указ об отстранении Попцова, якобы искажающего на телеэкране обе точки зрения о событиях в Чечне. Ковалев тут же сообщил об этом газетчикам, и разразился скандал. Протесты, возмущения. Тогда указ так и не увидел свет. Поднялся коллектив компании. Как будет сказано потом, журналисты отстояли Попцова. Уже в те дни главным человеком, настаивающим на моем отстранении, был Олег Сосковец — первый вице-премьер. И в те тревожные январские дни именно с ним произошла моя стычка на заседании правительства. У людей во власти удивительная философия. Они, хотя и мучимы неприязнью по отношению к журналистам, писателям, актерам, ученым, эту власть критикующим, но скрепя сердце готовы выстраивать с ними отношения, улыбаться им на всевозможных приемах, короче, терпеть. Но стоит истинному профессионалу занять соответствующую высокую должность, как власть не желает ценить его профессиональное достоинство, пользуется правом наорать, унизить, наказать страхом. Власть убеждена, что человек, занявший хотя бы на час высокое кресло, уже навечно поражен вирусом «обширной дозволенности», которую дарует это кресло, и будет страшиться своего отстранения.
Штурмуя властную вершину, лидер ориентируется на сильные стороны соратников. Достигнув ее, он просит ближайшее окружение изучать слабости своих сподвижников. Те, кто не держится за власть, ее (власть) раздражают в максимальной степени. Власть не терпит независимости.
Итак, я предан анафеме, отстранен от должности за «очернение действительности». До удивительности терминология советского агитпропа. Правда, раньше мне ставилось в вину «очернение социалистической действительности».
Моя отставка с поста председателя Российского телевидения имела несколько причин — объективных и субъективных.
Первая — смысловая. Ельцин 91-го года и Ельцин 96-го — это два разных Ельцина. Для Ельцина 91-го года понятие «президентское телевидение» попросту не существовало, и, несмотря на немыслимое давление, президент оставался верен принципу конструктивного диалога с подавляющим большинством СМИ. Благо в 91-м году он выиграл их симпатии без боя. Команду Ельцина 96-го года просто «президентское» радио и телевидение уже не устраивает. И то и другое должно быть «пропрезидентским». И Ельцин с этим согласен. «Кто не с нами, тот против нас».
Причина вторая. Эдуард Сагалаев на единственной встрече с коллективом сказал: «Президент поставил задачу — сделать народное телевидение». Слово-то какое свежее — «народное». Ох уж эти посланцы президентов, «воплотители» их воли. И тем не менее уточнение о народности — уточнение любопытное, оно потребует от нас более пристального внимания. Существует расхожая фраза, она произносится очень часто во властных кабинетах: «Общество устало от политики». И действительно устало. От бессмысленной, неперспективной политики, которую проводит власть. Естественно, власть, которая не смогла бы стать властью в аполитичном обществе, всегда утверждает обратное, требуя своего вдумчивого и энергичного образа на телевизионных экранах и в радиоэфире. Мелькание власти любого калибра (президентской, законодательной, правительственной) никак не расслабляло нацию, не уводило ее на дорогу зрелищ. Это властное присутствие, или, иначе, сотворение мифа, выглядело по-разному: разъяснение реформ, чем, скажем, в течение двух лет в прямом эфире занимался Анатолий Чубайс, регулярно рассказывая, что удалось сделать за эти пять лет на отдельном заводе, в отдельной школе, ферме, акционерном обществе, в строительстве, торговле и т.д. Общего фона реформ не было, да и не могло быть. Приходилось заниматься мозаикой. Вне общей картины находить осколки разноцветного стекла, вмуровывать их в пласт жизни, чтобы хотя бы зафиксировать образ, намек на цвет.
А вся остальная жизнь, не поддавшаяся реформам, а точнее, разрушенная ими, то есть «чернуха», продолжала существовать. И она была жизнью большинства. Политика не принесла облегчения обществу. Не вообще политика, а политика определенных личностей. Они могут быть главами правительств, заместителями этих глав, королями, президентами. Во всех случаях олицетворение высшей власти. И тогда возникает вопрос: что делать? Самое любопытное, что у власти не возникает вопроса, что делать с властью. Ответ очевиден — не отдавать. Вопрос в ином. Что делать с политикой? И ответ естественно, политику следует изменить. Но как? Люди, призванные под знамена одной политики, другую делать не умеют. Значит, надо изменить толкование, показ этой политики.
Президент принял решение избираться на второй срок. Объявляя в день своего выдвижения об отстранении Олега Попцова, президент дал понять — с этого момента мне нужны не осмысление, не независимый анализ, а послушание всестороннее и полное, мне нужно второе ОРТ, практически превращенное Борисом Березовским в механизм, выполняющий любую прихоть исполнительной власти. Прихоть самоубийственная, рожденная холуйством ближайшего окружения. Она погубит Бориса Ельцина если не на выборах, то после них неминуемо.
Председатель Всероссийской ГТРК Олег Попцов и главный редактор газеты «Известия» Игорь Голембиовский интервьюируют президента. Фото Александра Чумичева /ИТАР-ТАСС.
Коллектив РТР протестует, 16 февраля Попцов проводит пресс-конференцию, но отказывается подать на президента в суд, хотя, говорит он, ему это и советуют.
Вскоре на приеме в Кремле в честь 8 Марта телеведущая Российского телевидения Светлана Сорокина напоминает Борису Ельцину об отставке Попцова, задав ему несколько неприятных вопросов. Вот как ту встречу описывала многолетняя подруга Сорокиной и телекритик Ирина Петровская:[note]Петровская, Ирина. «В круге Светы. Телевидение, которое мы потеряли». «Новая газета», 13 января 2017. https://www.novayagazeta.ru/articles/2017/01/13/71121-v-kruge-svety[/note]
Президент Ельцин по случаю праздника принимал в Кремле знатных российских женщин — актрис, депутатов, комсомолок, спортсменок. Все они, выстроившись в очередь, смущенно представлялись и отходили в сторонку. Настал черед Сорокиной:
— Здравствуйте, Борис Николаевич, я — «Вести», которые «чернуху» гонят.
— Очень приятно (видимо, от изумления отозвался невпопад президент).
— Я думаю, это ваши советники вам подсказали. Вы же так не считаете, правда?
— Сейчас нет (после паузы, с заметным раздражением ответил Ельцин).
— А когда перестали так считать?
— Недели три назад.
— То есть уже после нового назначения?
На этом диалог закончился, так как ответственные за протокол прошипели ей в ухо: «Проходите и не устраивайте пресс-конференцию».
В день пятилетия ВГТРК, который отмечался в мае того же года, Сорокину не позвали на встречу с президентом. «Видно, припомнили ей ‘непротокольный’ диалог с Борисом Николаевичем во время ‘женского’ приема накануне 8 марта. Потом ей сказали: ‘Подумаешь — не позвали. Могла бы сама прийти — ведь не выгнали бы же'», — отмечала Петровская в «Известиях».[note]Петровская, Ирина. «Телевизионщики получили по заслугам». «Известия», 18 мая 1996.[/note]
Руководителем ВГТРК назначен Эдуард Сагалаев, который пробудет в этой должности до 1997 года.