Американский политконсультант Стивен Мур о выборах 1996 года: «Мы находились там тайно»
В 1996 году 27-летний Стивен Мур попал в группу американских политических консультантов, которых Кремль привлек к избирательной кампании Бориса Ельцина.
Специально для YeltsinMedia Мур поделился воспоминаниями о том времени и своем участии в выборах.
Фото из личного архива Стивена Мура.
— В то время, когда вы приехали помочь президенту Ельцину, он был непопулярен.
— Да, он был очень непопулярен. Рейтинг одобрения составлял 6%. Нам нужна была информация, поэтому, как только мы приехали в Россию, сразу же провели фокус-группы. И это были первые фокус-группы, о которых мы когда-либо слышали в России. Обнаружили, что люди ненавидели Ельцина, говорили, что он – в банде с чеченцами, что он – инструмент ЦРУ, что он – уголовник. Наше же впечатление, как иностранцев, было в том, что у него были проблемы с алкоголем. Но, когда мы спрашивали людей об этом, они говорили: «Нет-нет, это не проблема. Все пьют». Степень потребления им алкоголя соответствовала средним представлениям людей на фокус-группах. Нам это казалось забавным. А вот что было самым странным, так это то, что в нескольких фокус-группах в совершенно разных частях страны люди говорили, что Ельцин раздавал уголовникам в Чечне БМВ. Этого, очевидно, не было, и я не представляю, как тогда, в эпоху до интернета, эти слухи распространялись.
— У вас был международный опыт до того, как вы приехали в Россию?
— Нет, у меня не было. Я путешествовал, конечно, в другие страны, но это не было связано с политической работой. Я был самым молодым в нашей команде, мне было 27, нас было четверо. Те трое, кто были старше меня, — Джордж Гортон, Дик Дрезнер и Джо Шумейт, мой отец. А был еще Феликс Брайнин, живший в Калифорнии, но родом из Белоруссии, и его сын – Брендон. Я знаю, что у Джорджа был международный опыт прежде, если я правильно помню, — Панама и Чехия. А я уже после России работал и в других странах. Обычно там, где нет опыта демократии, люди не знают, как она работает. В таких случаях политические лидеры обычно приглашают советников, которые выросли в условиях демократии и обладают опытом участия в выборах. Так мы и попали в Россию.
— Может, это слишком общий вопрос, но для вас, как американца, чем был отличен этот опыт в России? Насколько это отличалось от того, что вы видели прежде?
— Политические кампании обычно держатся в секрете, но в этом случае все, абсолютно все, было большим секретом. Иногда даже трудно получить информацию внутри выборного штаба – все было настолько секретно, и каждый занимался своей работой, хотя для эффективности кампании все же нужно делиться какой-то информацией.
Когда мы туда приехали, внутри команды Ельцина было пять разных групп, которые заявляли, что они занимаются кампанией. Мы встретились с Татьяной Дьяченко. Она была очень умной и образованной, но она ничего не знала о политике, и в конце концов мы стали советниками Татьяны и ее семьи. Нам было сказано, что самого Ельцина мы не увидим, он – абсолютно недосягаем. Вы знаете, если у вас нет доступа к кандидату, трудно быть эффективным, но нам было сказано, что Татьяна имеет к нему доступ в любой момент.
— У вас было какое-то представление о России прежде, до приезда?
— Знаете, как было? Было много людей, кто понимал Россию, и были люди, кто понимал, как проводить политические кампании. Понимание России было не нашим коньком, мы там не для этого были.
— Что было самым странным, что вы видели в России?
— Иногда что-то не работало. Мне было 27, я был не женат. Я ходил в бары и делал то, чем занимаются в этом возрасте. В России было много энергии.
— Вы встречались когда-либо с олигархами? С Гусинским? С Березовским?
— Нет.
— Вы говорите, что внутри команды Ельцина было пять групп, которые считали, что вели его кампанию. Одна была группой Коржакова, вторая – группой Чубайса, но кто еще?
— Не знаю! Я сейчас и не вспомню. Были другие фракции. Мое понимание состоит в том, что, призвав Татьяну, мы смогли усилить эту группу, потому что у нее был доступ к Ельцину, в отличие от остальных групп. Одна из этих групп представляла «партию войны», но я не вспомню сейчас, кто это был.
— То есть Ельцина вы так и не увидели?
— Нет. Ни разу. И таким образом функционировал штаб. Мы обучали Татьяну, писали ей служебные записки, иногда – раз в неделю, а иногда – два-три раза. В целом у нас было 27 национальных опросов, мы задействовали три разных социологических компании для этого, и у нас было больше сотни фокус-групп по всей России. Мы учили, как узнать о том, что важно для общественного мнения и как это использовать в кампании Ельцина.
— Как вы думаете, насколько реальна была угроза возврата к коммунизму в середине 90-х?
— Да, она была реальна. Когда мы только приехали, уже начиналась ностальгия по коммунизму и по Сталину, как и в Восточной Европе. И поэтому некоторые в штабе выступали против использования негатива в отношении коммунизма. Но при этом мало что можно было сказать в пользу Ельцина, чтобы повысить рейтинг доверия к нему. Мы достигали только 20% поддержки. И тогда мы смогли убедить штаб использовать антикоммунистическую повестку. Мы поняли на фокус-группах, что если людям не напомнить о худшем в коммунистических временах, то они проголосуют за Зюганова.
— Кампания была очень грязная. Люди, участвовавшие в ней, например, Глеб Павловский… Вы знаете, кто это?
— Не помню. Я мог знать его тогда, но сейчас не вспомню.
— Он был политическим консультантом и работал на выборах 1996-го, а потом был среди тех, кто работал на избрание Путина и был его советником много лет. Он сам рассказывал, что было много фейковых новостей, программ, которые они создавали против коммунистов, творя другую, фейковую реальность. В интервью Ивану Крастеву он сказал так: «Чудовищное промывание мозгов 1996 года было фактом. Я помню свое тогдашнее чувство, будто мы пробили в черепе России дыру и под телевизионным прессом закачиваем токсичные нарративы». Говорил также, что «впервые в РФ возник феномен ‘тотального телевидения’». Как вы относитесь к этому аспекту кампании?
— Не знаю, насколько точны мои воспоминания, но я помню так. Когда мы только приехали в Москву в феврале, о Ельцине писали ужасные вещи. У меня не было достаточно знаний и времени, чтобы понять, насколько все это соответствуют действительности. Но я думаю, что тогда журналистам впервые представилась возможность говорить о лидере страны негативно. И журналисты отнеслись к этому очень серьезно и вовсю, от всего сердца использовали эту возможность критиковать президента за каждый провал. А их было много. Думаю, к апрелю все перевернулось. Мне кажется, что СМИ вдруг проснулись и поняли, что если выиграет Зюганов, то у них не будет больше никакой возможности критиковать лидера и писать о его провалах. И они «впрыгнули» в кампанию за Ельцина.
— Сложный вопрос о том, кто принес победу Ельцину. Я слышала мнение, что, мол, эти американцы попросту сидели в «Президент-отеле», не выходили оттуда, а вся победа – это наших, русских рук дело. Можно ли судить о том, кто был важнее для победы в этой кампании, чей вклад важнее – американцев или русских?
— Я не могу говорить о том, что делали другие люди. А мы помогали создавать стратегию кампании, идеологическое послание. У нас был таймлайн кампании, что и когда должно произойти. Условно, мы писали, что что-то должно произойти 7 марта, и это случалось 10 марта. Я не знаю, кто еще чем занимался, но говорить, что мы просто сидели в отеле и ничего не делали – глупо. У нас фокус-группы были по всей стране, мы проводили соцопросы по всей стране. Людям за это платили, так что очевидно, что в этом был смысл.
Конечно, политконсультанты часто спорят о том, кто сделал больше для победы кандидата, но на встречах с Татьяной никаких других политических консультантов не было. Наверное, она встречалась и с другими. Если она умна, то встречалась бы. А она умна. Мы не занимались телевизионной рекламой, это была задача других людей, и они были в этом очень талантливы. Мы вырабатывали идеологическую повестку кампании и предлагали ее в том числе и для телерекламы, как и вообще для СМИ. Мы предложили несколько тем, и они были использованы. Но мы совершенно точно не работали со СМИ – с телевидением или газетами, мы не писали сюжетов или статей. Да никто не знал, что мы там! Мы находились в России при условии сохранения этой тайны. Любой, кто скажет, что мы не работали со СМИ, будет прав. Я бы сказал, что мы не были тактиками, а — стратегами, и – на достаточно высоком стратегическом уровне. Но в этом деле как? Ты только даешь советы, не принимаешь решений, и дело кандидата – слушать их или нет. Там были очень умные люди, которые принимали решения. Думаю, они слушали и другие советы, помимо наших.
— Словом, вы были на связи с группой Чубайса, так называемой «аналитической группой»?
— Да, он был на всех наших встречах с Татьяной.
— А Игорь Малашенко?
— Может быть. Я не помню. На встречах были некоторые люди, но они не представлялись, потому что это были тайные встречи с американскими политическими консультантами. Но помню еще на этих встречах Валентина Юмашева. И меня не удивило, что они потом поженились с Татьяной – они все время были вместе. (Смеется.)
— Но вас рассекретили. О вас написал журнал Time. Что вы почувствовали?
— Знаете, мы все время беспокоились за собственную безопасность. Однажды я проснулся и услышал, что происходит государственный переворот, против Ельцина. (Смеется.) Это было самое страшное во время этой кампании. Ну что делать, в моем номере в отеле я пододвинул диван и шкаф к двери. Мы действительно боялись все время за свою безопасность, и, когда американский репортер нас там обнаружил, мы не хотели, чтобы он писал о нас. Мы убедили его дождаться окончания кампании.
— Как эта публикация повлияла на вашу жизнь? Она помогла вам или принесла ущерб?
— Слушайте, ну кто не хочет оказаться упомянутым в Time? Это было совершенно нормально – уже после выборов, когда это не могло повредить ни нам, ни кандидату.
— А вы сталкивались с антиамериканизмом в России в то время?
— Нет. Расскажу вот про какой случай. У меня с собой была видеокамера, и к концу кампании я пошел по городу, просто сделать видео на память для себя и для своих друзей. (В эти дни, вы помните, не было еще камер в телефонах.) И вот я вдруг обнаружил себя снимающим видео на Лубянке. Ко мне подошел охранник и стал кричать на меня, на русском, конечно. Я не понимал, что происходит. Я не понимал, зачем он меня схватил, почему он на меня кричит, и я стал спрашивать проходящих мимо людей: «Do you speak English? Do you speak English?» Подошла какая-то женщина, которая помогла мне. Ты, говорит, понимаешь, что это – штаб-квартира КГБ? Не знаю, сколько времени это заняло, но в конце концов она мне сказала так: «Достань пленку, положи ее на землю, наступи на нее и иди отсюда». Я так и сделал, и все закончилось. Я был ей очень благодарен за защиту.
— А, например, в опросах вы не видели антиамериканизма?
— Не помню такого. Да, наверное, мы и не делали таких опросов, хотя мы наверняка измеряли отношение к Клинтону, который в то время был президентом Америки.
— Да, кстати, кампания на телевидении «Голосуй или проиграешь» была скопирована с кампании Клинтона для молодежи «Choose or Loose». Эту идею тоже вы привезли?
— Нет, телевидением мы не занимались.
— А насколько правдив фильм «Spinning Boris»? (В русской версии — «Проект Ельцин».)
— (Смеется.) Вы знаете, я его сейчас даже толком не помню. Но это же – художественный фильм, продукция Голливуда. Думаю, процентов 70 в нем близко к реальности, но такие фильмы производятся для развлечения и не должны быть достоверными на 100%.
— То есть не было никого, кто заигрывал с Татьяной?
— Нет-нет. Эта сюжетная линия с небольшим романом была включена в фильм для привлечения внимания.
— Вы знали про инфаркт Ельцина накануне второго тура?
— Он исчез, но мы не знали почему.
— И никто вам не объяснял?
— Нет.
— Знаете, после этого появилось, например, фейковое интервью – в новостном агентстве, потому что он не мог появиться перед камерой и даже в аудиозаписи для радио. Что вы об этом думаете?
— Не знаю. А вы?
— Это же я вас интервьюирую, да?
— (Смеется.) Не знаю, что сказать. Мы не работали со СМИ.
— Я думаю, эта кампания повредила профессии журналиста. Журналистика только начинала быть независимой, но после этой кампании имидж профессии был подорван. Думаю, именно в это время Кремль понял, как можно оказывать на журналистов давление. Но это все – не про вас, так?
— Нет-нет. Я же говорю, мы находились там тайно. И не имели к этому отношения.
— А что вы думаете о вашей ответственности в изменении истории России?
— Думаю, что альтернатива была такая: либо Ельцин-демократ, либо коммунист Зюганов. И я рад, что выиграл Ельцин.
— Вы еще помогали русским в других выборах?
— Нет. После этого я никогда не был в России. И у меня нет никакой связи с теми, кто тогда принимал участие в кампании.
— Почти та же команда приводила Путина к власти, за исключением одного олигарха и его телекомпании – НТВ. Я верю, что американцы в 1996-м научили их, как избирать президентов. А что вы об этом думаете?
— Мы образовывали людей о том, как ведутся политические кампании. Мы создавали идейное послание, мы создавали стратегию. Мы работали для того, чтобы демократический лидер победил коммуниста, который отстаивал для мира не лучшие идеи. Вот что мы делали. А что случилось после того, как мы уехали? Я не могу об этом судить.
— А государство вас как-то поддерживало?
— Американское? Нет. Мы были в России частным образом. Нам платили русские, мы встречались с группой русских, чтобы помочь русскому президенту. Но еще раз – мы только давали советы, мы не принимали решений.